А между тем эта авторитетная истина при небольшом критическом анализе ее оказывается весьма сомнительной. Возможно ли допустить, что у детей очень развито воображение? Память у ребенка слабо развита. Если она очень восприимчива, то вследствие недостатка смежных и сходных ассоциаций она удерживает немного, ребенок слишком много забывает. О рассудке ребенка в три-четыре года, когда фантазия признается уже развитою, нечего и говорить, — он очень слаб и не развит; у ребенка нет еще многих высших форм чувствований, эстетических, нравственных, умственных; у ребенка слаба воля. Таким образом, у ребенка вся психическая жизнь не развита, организм также, а вот фантазия почему-то очень развита.
Рассмотрим теперь факты, которые приводят в защиту такого, теоретически столь несостоятельного, мнения.
Факты эти всем давно известны, на них мы указали в самом начале статьи. Они состоят в одушевлении детьми всех окружающих предметов, в крайнем увлечении самыми невероятными сказками, в любви детей к играм, которыми они постоянно занимаются, в увлечении картинками и гравюрами, в которых они видят действительные, живые существа. Подобных фактов бесчисленное множество; они совершенно несомненны и общеизвестны. Поэтому приводить их мы не будем. И вопрос будет заключаться не в обсуждении достоверности фактов, а в объяснении их. Следует ли объяснять эти факты необыкновенно развитым воображением детей или как-либо иначе?
Няня рассказывает детям самую нелепую, самую фантастическую сказку. Дети так увлечены, их фантазия так разыгралась, что они видят сказочные действия, герои и героини сказки проходят пред их глазами совершенно живыми; постучись в дверь кто-нибудь в то время, когда в сказке изображается, как какое либо чудовище подкрадывается к богатырю, и дети страшно перепугаются, они вообразят, что чудовище сказочное к ним пришло. Вот, говорят, воображение-то! Но, позвольте, в чем же тут сказывается сила воображения? Почему ребенок в сказке видит действительность, а не сказку?
Потому, во-первых, что он не умеет отличить возможное от невозможного. Чтобы считать действительными сказочные события, которые невозможны, для этого, очевидно, необходимо не уметь отличать возможное и невозможное. Без этого существенного условия так сильно увлекаться сказкой, как дети увлекаются, невозможно. И Пушкин, и Лермонтов увлекались русскими народными сказками, и сильно увлекались, но их увлечение было иное, чем увлечение детей. Они не видели в сказке действительных фактов — подобная мысль была для них невозможна, — они увлекались поэтичностью сказок, их метким языком. Детям же естественно увлекаться сказкой, как действительностью, потому что у них способность различения возможного от невозможного очень слаба. Знание природы у них так недостаточно, законы явлений настолько еще неизвестны им, что у них нет разделения между действительным и вымышленным, между возможным и невозможным.
Эта весьма естественная особенность детской психической жизни выражается во многих фактах. Например, известен факт, что дети не умеют хорошо делать различия между лицами и событиями, виденными во сне, и действительными людьми и приключениями. Они перемешивают их, уверяют, что действительно видели лиц, которых и не существует. Гёте в своей автобиографии «Поэзия и правда моей жизни» пишет о своих детских годах: «Мы, мальчики, имели по воскресеньям свои собрания, на которых каждый из нас должен был представить свои стихи. Один из нас, добрый мальчик и мой приятель, но совершенно неспособный к подобной работе, заставлял писать стихи своего гувернера и не только считал их лучшими, но был в полной уверенности, что сочинял их сам».
Сама Неккер де Соссюр говорит: «Спрячьтесь за занавес; радость ребенка и крики, когда он опять увидит вас, доказывают, что ему было бы грустно, но не удивительно, если бы вы совсем исчезли».
По данному вопросу одна опытная детская воспитательница сообщает нам следующие наблюдения: «Мне приходилось и приходится много возиться с детьми трех, четырех и пяти лет, и я давно убедилась в их полном неуменьи отличать возможное от невозможного. Для примера приведу самую обыденную игру «Кошка и мышки». Пока кот не ловит, мыши все резвятся, но лишь только тот зацепит мышонка каким-либо образом за одежду — беда! Такой вой подымется, что ничем не уймешь! Спросишь, наконец: «О чем ты плачешь?» — «Да как же, кошка поймала меня, она меня съест!» Начнешь уговаривать, что такой-то мальчик или девочка ведь не кошка на самом деле, — ведь это только игра и никто никого съесть никоим образом не может. Никакие увещания не помогают, и на следующий раз та же история. Другие дети не плачут, но зато бледнеют и дрожат от страха и бывают рады-радешеньки, когда какой-нибудь хищник оставит их во время игры в покое. Такие примеры у меня повторяются каждый день».
Таким образом, неспособность детей ясно различать между возможным и невозможным выражается во многих фактах их детской жизни. В частности, это явление служит основанием их сильного увлечения сказками, значительного влияния сказок на чувства, на настроение ребенка. Не считая сказку невозможной, ребенок естественно увлекается ею. Таким образом, причина могущественного влияния сказок на детей — не богато развитое воображение, а скудость знаний, слабость интеллекта, неуменье отличить возможное от невозможного. Но это не единственная причина.
Другая особенность психической жизни детей, имеющая значение в занимающем нас вопросе, есть значительная живость, полнота, яркость представлений. Эта черта опять есть результат не богато развитого воображения, а недостатка развития всей психической жизни детей по сравнению с жизнью взрослого. У взрослого, особенно у образованного, в значительной степени бывает развита способность обобщения. У него представления не остаются одинокими, но сейчас же сравниваются между собою, и из сравнения их возникают новые продукты, более отвлеченные, менее живые и яркие, чем представления, именно понятия. В понятии нет тех частных черт, которые принадлежат представлению и которые дают представлению яркость и жизненную полноту; понятие есть только остов, скелет, схема представлений, и под эту схему может подойти бесчисленное их количество. Образованные чрез сравнение представлений понятия также сравниваются между собою, и из сравнения их возникают новые понятия, еще более общие, и т. д., пока не получатся самые общие понятия, на которых классифицирующая деятельность рассудка и должна остановиться.
Таким образом, у взрослого представления служат только материалом для образования высших психических продуктов, мышление же совершается с помощью понятий. Конечно, это не значит, чтобы у взрослого человека не существовало в памяти представлений, чтобы каждое представление у него вошло в состав соответствующего понятия и само по себе перестало существовать как отдельный, самостоятельный психический продукт. У каждого человека существует, в виде материала, не вошедшего в дело, на образование новых высших продуктов, довольно представлений. И чем человек менее мыслит, чем менее занимается он систематизированием, классификацией своих знаний, тем больше у него такого материала, не пошедшего в дело, остающегося без употребления. Память самых великих систематизаторов хранит неизбежно большее или меньшее количество такого мертвого, беспроцентного умственного капитала, невольно образующегося вследствие ежедневных, будничных встреч и приключений, свиданий с различными лицами, чтения газет и журналов. Но вообще мы можем сказать, что психическая деятельность взрослого всегда отличается более или менее отвлеченным характером, вследствие присутствия в его памяти значительного количества понятий.
Совсем иной характер психической жизни ребенка. Способность обобщения у него очень слаба, у него нет даже и охоты к сопоставлению представлений и образованию из них новых высших продуктов. Представления у него не материал для высших продуктов, а суть сами по себе эти высшие продукты; память его наполнена ими. Естественно, что психическая жизнь детей является более образной, картинной, яркой, чем жизнь взрослого. В то время, когда какой-либо рассказ пробуждает в памяти взрослого ряд тусклых образов, перемешанных с понятиями, совершенно отвлеченными продуктами, в это время в душе ребенка, соответственно рассказу, возникает ряд ярких картин, чуждых всякой отвлеченности.
Даже отдельные представления у детей бывают гораздо живее и подробнее, чем у взрослого. Взрослый привык обращать внимание на главное, на существенное; первым делом умственной деятельности при знакомстве с новым предметом он ставит отнесение этого предмета к известному классу, приурочиванье его к известному понятию. А в этом случае частности, мелочи, которые оттеняют предмет, которые дают ему жизненность, полноту не важны н даже могут быть вредны, заставив обратить внимание на неважное и опустить из виду главное. Ребенок же знакомится с новым предметом, так сказать, совершенно бесстрастно; он тщательно рассмотрит его, одинаково запомнит как главные черты, так и мелочи. Сопоставлять этот предмет с другими он особенной потребности не чувствует. Если он припомнит, что видел подобный предмет прежде, то он, может быть, сравнит эти два предмета; если же не припомнит, то ему и горя мало. Его нисколько не опечалит, что он не в состоянии отнести этот новый предмет к разряду каких-либо виденных им прежде; он просто будет рассматривать этот предмет и запомнит все в нем, важное и неважное, главное и мелочное. А вследствие этого предмет отпечатлеется в памяти ребенком несравненно полнее и живее, чем при классифицировании предмета. Картина, изображение предмета всегда бывает несравненно живее и яснее, чем понятие о предмете.
Слушая сказку, считая сказочные события вполне возможными, ребенок представляет их в образах живых, ярких, с различными частностями и подробностями, чего не бывает у взрослого. Естественно, что сказка производит на него сильное впечатление. Но очевидно, что в этой второй черте ничего не приходится на долю воображения. Воспроизведение образов — дело памяти; а что эти образы ярки и живы — это результат не воображения, а результат отсутствия высших форм познавательной деятельности.
Третье обстоятельство, на которое нужно указать для объяснения действия сказок на детей, — это простота фабулы сказки, простота мотивов действий. В сказках действия героев и героинь определяются мотивами весьма рельефными и несложными — страстной злобой, местью, любовью, страхом, феноменальной глупостью, хитростью, жадностью и т. п. В сказке изображаются две-три таких страсти, тонкого психологического анализа их нет, сложных, запутанных коллизий — так же. Самые страсти изображаются крайне ярко, резко, так сказать, «по-суздальски», без всяких ограничений, как будто составители сказок придерживались известного правила: «Коль любить, так без рассудку… коль ругнуть, так сгоряча… коль рубнуть, так уж сплеча… коли пир, так пир горой». А если даже и такая страсть не вывозила, то к услугам — волшебство, сверхъестественные силы колдуньи, бабы-яги, дивные серые волки, коньки-горбунки и т. д.
Все подобные мотивы для ребенка ясны и понятны, такие чувства, хотя и в меньшей степени напряжения, в других формах, он испытал, он их знает. Поэтому сказка, со всем ее волшебством и чудесностью, для него ясна как день, он ее вполне понимает и потому интересуется ею. Но дайте ему художественное произведение более сложное, дайте ему роман, повесть, и он будет скучать, его фантазия еще не доросла до того, чтобы обнять подобное произведение. Прекрасная повесть покажется ребенку хуже, чем самая нелепая сказка, подобно тому, как прекрасная картина великого художника для него гораздо хуже, чем картинка на его большой конфете, подаренной ему в именины. Очевидно, что и в этой третьей причине, обусловливающей сильное действие сказок на детей, мы не видим и следов богато развитого воображения, а, совершенно напротив, замечаем фантазию, крайне скудную, неразвитую, которой не под силу еще художественное в истинном смысле этого слова, которой нравится все грубое, резкое.
Таким образом, причина увлечения детей сказками — не богато развитое воображение, а слабость развития психической жизни вообще, неуменье отличать возможное от невозможного и слабость развития собственно фантазии, не могущей обнять произведений более сложных и художественных.
Другой ряд фактов, приводимых в подтверждение значительно развитой фантазии у детей, — это одушевление детьми всего окружающего мира, мебели, игрушек, очеловечение животных, превращение самых плохих гравюр и рисунков в живые действительные существа. Нам кажется, что для того, чтобы в подобных фактах видеть подтверждение богато развитой фантазии у детей, надобно иметь очень сильное желание видеть это. Фантазия здесь решительно ни при чем.
Почему ребенок оживляет и наделяет человеческими способностями весь мир? Потому что он не знает этого мира, его свойств, его формы существования и судит о нем по себе.Войдите в психическое положение ребенка, представьте себе ход его мыслей: ребенок еще ничего не знает о том, как существуют предметы, он только начинает присматриваться к ним. Все, что он знает, это он сам. Он замечает, что он хочет есть, пить, что он двигается в направлении предмета, который ему нравится, что ему бывает больно, холодно и т. д. Он видит предметы. Что он должен думать о них? Как он должен представлять их существующими? Он видит, что собака, кошка двигаются, едят, пьют, кричат, когда их бьют. Он находит в них много сходства с собой и полагает, что они владеют теми же свойствами, как и он сам. Так же он думает и о неодушевленных предметах; иначе он и думать не может. Он не знает еще, что это предметы неодушевленные, так как он знает только себя, существо одушевленное. Он не знает еще никакой другой формы существования, кроме человека, ему еще невозможно и представить, что есть предметы бездушные.
Чтобы понять, что мир существует несколько иначе, владеет другими свойствами, чем человек, для этого ребенок должен сделать много наблюдений, должен резко отличать себя от других предметов. Когда он сделает такие наблюдения, тогда он перестанет считать неодушевленные предметы одушевленными и животных — человекообразными существами. А до тех пор ему иначе представлять мир, нежели массой существ живых и человекоподобных, решительно невозможно. У него для такого воззрения нет оснований и побуждений, нет элементов. При чем же тут фантазия? Решительно ни при чем. Дело идет не о фантазии, а о крайней неразвитости психической жизни ребенка, делающей для него временно необходимыми подобные неправильные воззрения.
В увлечении детей гравюрами и картинками также нельзя видеть деятельности фантазии. Ребенок потому увлекается ими, что он не видит различий между гравюрой и соответствующим ей предметом. Подарите маленькому мальчику лошадку-игрушку: ребенок поражается прежде всего сходством формы лошадки-игрушки с действительною лошадью, — у игрушки-лошадки есть и голова, и хвост, и ноги, и все как у действительной лошади. Увлеченный сходством ребенок и не думает обратить внимание на различие; он преспокойно садится верхом на своего мирного бегуна, подстегивает его кнутиком, поит и кормит. Неужели это свидетельство богато развитой фантазии? Но почему же в таком случае не слышно, чтобы великие поэты и художники принимали игрушек-лошадок за действительных лошадей? Подобные факты из детской жизни — самые убедительные доказательства умственной неразвитости детей. Ребенок видит, что лошадка-игрушка не ест, не пьет, не бегает, но не дает на первых порах этим фактам значения, не выводит из них никаких заключений о различии между игрушкой-лошадкой и действительной лошадью и продолжает считать свою игрушку живым конем.
Подобным же образом ребенок увлекается и гравюрами. Гравюра напоминает ему действительный, виденный им прежде предмет, а так как представления у ребенка, как мы говорили выше, очень ярки, очень живы, то ребенок, смотря на гравюру, как бы видит соответствующий ей предмет. Различие же между плохой гравюрой и его живым и ярким представлением о предмете от него ускользает, так как он на различия вообще не обращает внимания, увлекаясь сходством.
Третий и последний ряд фактов, приводимых в подтверждение богато развитой фантазии детей, есть любовь детей к играм, в которых они проявляют свое творчество. Играть дети никогда не устают, играют целый день; их игры крайне разнообразны. Материал игр может быть очень прост: какая-нибудь палка, обрубок дерева, старое платье может исполнять у них всевозможные роли; иногда же дети в своих играх обходятся совсем без материала, не только игра выдумывается, но и материал.
Ни чудесной силы воображения, ни изобретательности мы в детских играх не находим. Если наблюдать детские игры, то легко заметить, что изобретательность детская очень слаба. Игры детей суть подражания деятельности и занятиям взрослых, или же воспроизведения жизни животных и явлений природы. Каждая мать, каждая воспитательница знает, что дети, хотя и чрезвычайно любят играть, нередко затрудняются отысканием игры, скучают, не знают, что делать, и приходят к матери с просьбой — поиграть с ними. Таким образом, детские игры суть результат подражательности, а не изобретательности, суть воспроизведение, а не творчество; а во-вторых, даже и этой воспроизводительной деятельности у них не хватает на все свободное время, так что они вынуждены обращаться к посторонней помощи, и оставление их без помощи нередко ставит их в весьма затруднительное положение, и они, не умея занять себя, просто начинают шалить. Упомянутая выше детская воспитательница сообщает, что дети, предоставленные себе, не умеют даже разнообразить своих игр и занятий. Творческий же элемент вносится в игру детьми более старшего возраста, чем четыре года, да и тех приходится наводить на мысль, помогать им.
Что у детей одна и та же игрушка может превращаться во всевозможные вещи, совершенно различные и даже противоположные, этому удивляться нечего, имея в виду яркость и живость представлений у детей и их неспособность обращать внимание на различие между предметом, возбуждающим в них известное представление и нередко очень мало на него похожим, и самым представлением. В этом психическом акте фантазия, как мы говорили выше, совсем не участвует.
Остается последний и, по-видимому, самый сильный, самый убедительный факт значительного развития воображения у детей — дети играют без игрушек, создают не только игру, но воображают и самый материал. Но и этот факт мы нисколько не затрудняемся объяснить со своей точки зрения как следствие скудного и неразвитого воображения детей. Припомним прежде всего слабую способность детей различать возможное и невозможное, представление, игру и действительность. Мы уже знаем, что дети свои сновидения принимают за действительные, внешние факты, и стихи, сочиненные для них другими, совершенно, вполне искренно выдают за свои. Что же удивительного, что ребенок, увлеченный игрой, находясь под влиянием возбуждения, принимает свое представление за внешний предмет? Даже в жизни взрослых мы можем указать подобный факт: когда взрослый, как говорится, мечтает, то он забывает время и место, где он находится, забывает окружающую среду, свое положение и пр. и совершенно переносится в те места, беседует с теми личностями, которые в это время возникают в его фантазии. Он живет в другом мире, чем окружающий его действительный мир, он как бы видит этот воображаемый мир. Но раздался резкий звук, почувствовался укол, пахнула струя холодного воздуха — и мечтатель очнулся, из воображаемого мира снова спустился в действительный. То же бывает и с ребенком. Взрослый замечтался, ребенок заигрался.
Таким образом, мы приходим к тому общему заключению, что все факты, приводимые в доказательство необычайно развитого воображения у детей, составляющего исключение из обыкновенного хода развития прочих психических способностей, не доказывают тезиса; все они объясняются гораздо проще и естественнее недостаточностью развития их психической жизни вообще, слабостью развития фантазии, в частности, и особенною живостью и яркостью представлений детей, обусловливающимися недостаточным развитием их интеллекта.
Дальнейшее подтверждение эта мысль — о скудости детского воображения — находит в анализе деятельности воображения. Какая отличительная черта воображения? Сущность деятельности воображения состоит в творчестве, в создании новых продуктов. У детей именно творчества-то и не достает в их деятельности. Вся их деятельность носит характер простого воспроизведения и увлечения механическим сходством. Их игры суть результат подражания, воспроизводительности, а не творчества; их одушевление природы есть результат крайне скудных знаний и необращения внимания на различие предметов.
Механичность, неразвитость психической жизни детей выражаются самым различным образом, во множестве мелких фактов. Например, Неккер де Соссюр и за ней другие замечают, что в рассказанной раз детям сказке нельзя ничего изменять при повторении ее. Всякое изменение сказки детям очень не нравится. Спрашивается, почему? Всякое изменение фабулы дает нечто новое, новый образ, новую картину и таким образом должно удовлетворять творческому воображению, стремящемуся постоянно к новому и к новому. Но такие изменения детям не нравятся. Почему же? Да, очевидно, потому, что они желают повторения, воспроизведения, а не творчества; процесс воспроизведения им более по плечу, более нравится, чем творчество.
Другой подобный же факт: бывает такой период в жизни детей, когда они довольно удачно острят. Многие родители в этих детских остротах видят признаки талантливости своих детей, говорят: какой умный мальчик, какие смелые сопоставления и сближения предметов он делает! Но напрасно в детских остротах видят признак талантливости. Острота есть сопоставление, объединение какой-либо сходной чертой таких предметов, какие с виду кажутся совершенно различными. Дети, как мы замечали раньше, сильно увлекаются сходством, которое поразило их, и не обращают внимания на различия. Поэтому их остроты крайне рискованны и крайне механичны. Пораженные сходством, они иногда крайне смело и очень удачно сближают предметы — выходит очень милая острота; но иногда их необращение внимания на различие увлекает их слишком далеко и заставляет сблизить такие предметы, в которых нет ничего сходного — тогда выходит, к прискорбию родителей, глупость.
По нашему мнению, дети равно неповинны ни в остротах, ни в глупостях; они просто, вследствие недостаточности своего общего умственного развития, увлекаются первым поразившим их сходством и, не обращая внимания на различия, не давая себе труда сравнить предметы, показавшиеся сходными, сопоставляют их. Иногда выходит хорошо, а иногда плохо. Поэтому, в особенности детскому остроумию, применимо замечание Жана Поля Рихтера об остроумии вообще, что остроумие похоже на легкомысленного священника, который соединяет браком каждую встретившуюся пару.
Нам остается сделать еще несколько педагогических заметок относительно развития воображения, вытекающих из изложенных выше суждений. Если усвоить обыкновенный взгляд на воображение детей, то, очевидно, заботиться о его развитии и укреплении нечего; оно само развивается, без всякой помощи, до высоких размеров. Скорее должно заботиться об ограничении деятельности воображения, чем о его возбуждении и развитии. Если же усвоить взгляд, высказанный в настоящей статье, то необходимо заботиться столько же о развитии воображения, сколько о всех других психических деятельностях, потому что путь развития воображения одинаков с путем развития других психических деятельностей. Средства для развития воображения, сообразно со сказанным выше, будут следующие: весьма много вредит правильному развитию воображения у детей их неуменье отличать возможное от невозможного. Вследствие этого самая нелепая, самая фантастическая сказка считается ими столь же возможной, как и самый простой рассказ из жизни детей или взрослых. Считая их одинаково возможными, ребенок, конечно, отдаст предпочтение сказке, вполне нелепой, вполне лишенной всякой поэтичности и художественности, пред рассказом в высшей степени изящным, но простым, потому что сказка даст ему более поразительные образы, сильнее возбудит его, чем рассказ.
Таким образом, сказка воспитает в ребенке наклонность к грубым эффектам, неожиданности, чудесности, она лишит его способности находить прекрасное в изящном, но чуждом «суздальских картин», рассказе, она испортит его вкусы. Поэтому сказки с фантастическим, волшебным содержанием в высшей степени вредны для правильного развития воображения и эстетического чувства ребенка и должны быть изгнаны из воспитательной практики; иначе ребенок слишком поздно дорастет до понимания и наслаждения истинно художественными произведениями. Но изгнать фантастические сказки еще мало; нужно еще прямо заботиться о приучении ребенка отличать возможное от невозможного. Средство для этого, очевидно, общее умственное развитие, знакомство с природой, с жизнью и деятельностью людей.
Таким образом, развитие воображения может совершаться правильно только в связи со всем умственным развитием человека. Умственное же развитие приучит ребенка обращать внимание на различия предметов и не увлекаться слишком сходствами. А это опять будет содействовать правильному развитию воображения ребенка, потому что тогда резкое несходство между фантастическою сказкой и действительностью, плохой картинкой и соответствующим ей предметом, между одушевленным и неодушевленным будет ясно ребенку.
У детей замечается недостаток в творчестве, а между тем сущность воображения именно и заключается прежде всего в творческой деятельности. Поэтому нужно стараться пробудить в детях эту потребность и приучить к ней. Средства для этого могут быть теоретические и практические. Теоретические — это художественные рассказы, детские повести, сказки, лишенные таинственности, стихи, доступные детям, словом, все те произведения, в которых выразилось творчество с особенною силою. Читая и слушая такие произведения, ребенок, естественно, вызывается на подобную же деятельность. Существенным, главнейшим условием всех этих произведений нужно поставить простоту, несложность фабулы, незначительное количество действующих лиц и вполне рельефную, яркую их обрисовку. Нечего стремиться к тому, чтобы очертить лицо вполне подробно, охарактеризовать его множеством оттенков чувств, множеством мелких психических черт; мелких черт ребенок не заметит и не усвоит, тонкий психологический анализ ему не по плечу, коллизия разных чувств и положений также. Детям нужно давать простое, короткое и рельефное. Поэтому выбор художественных произведений, способных правильно воспитывать воображение, дело не особенно легкое.
Практические средства воспитания творчества детей — игры. Игры детей обыкновенно суть подражания. Нужно стараться ввести в них творческий элемент. Для этого нужно иметь в виду, чтобы игрушки, материал игры своею определенностью не стесняли деятельности детей. Чем проще игрушка, тем лучше, потому что она дает больше свободы детям, дает возможность превращать ее в различные вещи. Затем необходимо руководить детскими играми, конечно, не стесняя их, не навязывая им игр. Нужно показать детям, каким образом, комбинируя известные уже действия по-новому, разделяя одно и соединяя другое, мы создаем нечто до сих пор невиданное. При великой охоте детей к играм, творчество в играх, при правильной поддержке воспитательниц, может возникнуть и окрепнуть быстро, и ребенок, таким образом, рано может вкусить весьма важного плода — наслаждения собственною изобретательностью.
Наконец, так как яркие, живые представления имеют большое значение в деятельности воображения, помогая создавать картины, сильнее действующие, то нужно позаботиться о сохранении живости и яркости представлений детей. Постепенное интеллектуальное развитие, как мы заметили выше, будет непременно ослаблять яркость представлений. Чтобы отчасти вознаградить эту неизбежную потерю живости представлений вместе с развитием интеллекта, необходимо, чтобы наглядность проникала всю умственную жизнь ребенка, чтобы во всех знаниях он начинал с предметов. А для этого он должен все сам видеть, слышать, осязать и т. д., должен подробнее и прочнее запомнить свойства предметов, не только главные, но и дополнительные, чтобы в его памяти сохранились не только схемы, остовы предметов, но полные и ясные их образы.
Источник: Петр Каптерев «О природе детей».