Глупая!
Эй, ты! Да-да, ты, которая думает, что это не ты!
Очень не хватает рок-музыки, наркотиков и тебя. Печень сладко сжимается от атакующих сознание картинок, как я материализуюсь в Макдоналдсе и, вздрагивая, обнаруживаю рядом тебя. Ты пьешь кофе, с намешанной в него синтетикой, и размышляешь на тему того, как тебе поступить, если я вдруг сейчас отправлюсь в Шамбалу, оставив свое бездыханное тело в царстве американской быстрой еды. Поход по аптекам в поисках декса или как в полубеспамятном состоянии, схватившись друг за друга, мы курсировали по холодным улицам татарской столицы в поисках ночлега. Тот момент, когда я прихожу в себя на полу туалета, не понимая где нахожусь, не уверенный, что верно знаю собственное имя, и начинаю смутно припоминать: неподалеку должна существовать комната в которой осталась ты, Глупая, чья манера, плотно сжав алые губы, вдумчиво и грустно хмурить брови неизменно приводит меня в дикий восторг, почти доводя до состояния поклонения божественному. Это та гостиница, названная самым убогим и злачным местом Казани. Пробившись сквозь толщу агрессивных вибраций, генерируемых людьми разумными в дешёвых номерах, я нахожу тебя и не могу понять, плачешь ты или смеешься. Наконец приходит понимание, что тебя унесло немногим менее, чем меня, а значит мы оба в какой то момент потеряли даже видимость контроля. Я пытаюсь совладать с желудочной пустотой, подступающей к горлу, ты лопочешь что-то о моих глазах и своих блестящих ногтях, и все же, позже мы нашли покой и умиротворение, думаю, ты с этим согласна. Если капельку ослабить путы, которыми мы пленим фантазию, удастся даже допустить, что в ту осеннюю ночь, посреди всего этого урбанистического дерьма, мы с тобой, став чем-то единым, вырвались из затяжного бэд-трипа, продолжительностью в жизнь.
Подобная сентиментальная дурь разлагает мне мозг в этот апрель. На самом деле, ни на секунду не усомнившись в своих чувствах к тебе, я мог бы цинично вичинфицировать генитальным коньюктивитом всех симпатичных дурочек второго этажа, которых, несмотря на диагнозы, природа призывает плодить несчастных дебилов.
Полагаю, это тест-маркер, вкусив моего материала для анализов, лишил меня счастья прыгнуть с парашютом с вертолета. Из учебного центра спецназа меня выбросили в мотострелковую бригаду. Некоторое время я утешал себя залипанием на психоделичные спирали бритых затылков, как на поверхности неведомых планет, и напевал маха мантру, подстраиваясь под ритм шагов, но Большая Скука вновь взяла свое и вынудила меня выбиться вон из единообразного ряда.
Дважды, не считая обычных вылазок в магазин, самовольно покидал часть. Уходил в сторону казахской границы, чувствуя добрый кайф от игры в беглеца, преследуемого армией государства. Меня искали по городам, были размножены и разосланы ориентировки с фотографией, полиция, комендатура, вокзалы, прочая херня, и я дважды оказывался в военной прокуратуре.
Рискуя своим самовлюбленным эго, я стал изображать из себя еще более убогого придурка, чем являюсь на самом деле, что было несложно благодаря моему часто подавленному настроению. Писал в подразделении наивные и безграмотные объяснения, в то время как замполит батальона бил меня по голове (типа «мне трудно постоянно находиться в обществе людей»).
Конверт, начиненный таблетками, пришедший почтой на мое имя, вскрытый в канцелярии, модные шрамы на запястье и милые беседы с психологом о селективных ингибиторах обратного захвата моноаминов добавили веса этой истории, поэтому это вовсе не солдатское письмо, какое ты могла ожидать, а записка пациента психиатрической больницы. Пусть же презрение советского народа покарает меня.
Торжественного принятия присяги я избежал, правда, не способом непоколебимого идеалиста, а «загасившись» с температурой в изолятор.
В заключении, с которым меня направили на психиатрическую экспертизу, я разглядел заявленный диагноз – расстройство личности. Так же в нем было что-то о применении мной «галлюцинаторных» препаратов, что явилось результатом околопсихонавтических россказней, которыми я развлекал психолога войсковой части.
Меня поместили в «строгую» надзорную палату с зарешеченной дверью и санитарами, круглые сутки контролирующими соблюдение установленного режима. Кровати в ней сваренные таким образом, что на их дужках несподручно удавиться. Раз в час ходили в туалет, раз в день на несколько минут выводили на крошечный прогулочный дворик. То была палата № 1 и в ней содержались те, кого по разным причинам считали нуждающимися в постоянном наблюдении. Люди, направленные на обследование по решению суда. В нее же переводили обитателей общих палат, в случае нарушения ими правил поведения. Восклицание «в первую захотел?» там у них в ходу как немедикаментозное седативное средство, применяемое к «активным».
«Запрещается иметь при себе режущие предметы, карты, чай, кофе»
«Осмотр мед.персоналом личных вещей не реже 3 раз в день»
«Пользоваться телефоном не более 1-2 раз в неделю по разреш. врача»
«Выдача сигарет до 5-7 шт. в день: понедельник, среда, пятница»
Утром в комнате для умывания ставят зеркальце и выносят коробки с бритвенными станками.
Приятно удивил рисунок на нижнем белье, выданном мне здесь: лист конопли с надписью «марихуана» под ним. Еще более порадовала записка, ожидавшая меня на последней странице романа «Межзвездный скиталец» Джека Лондона, с выражениями солидарности тем, кому произведение понравилось и подписью «январь 2011, рес. Татарстан, г. Чистополь». Я ведь нахожусь за тысячи км от дома и это была первая книга, которую я здесь прочел.
Как бы ты изобразила дружбу? Тест-пиктограмма. Я нарисовал бензопилу.
В один из дней в первую заехал одноногий чеченец. Его протез формой и цветом напоминал ту деталь манекена, с помощью которой демонстрируют колготки. Как и свойственно неофитам, он ревностно соблюдал предписания и много говорил о своей самой правильной религии. Освежить память в беседах было интересно, однако, узнав, что в детстве я делал намаз и был соблюдающим, он стал призывать меня опомниться. Но, как в песне, помнишь, одни принимают ислам и встают на намаз, другие принимают наркотики и садятся на иглу.
Через две недели меня перевели в палату №6, тоже надзорную, но с общим режимом, где товарищем мне стал стероидный бодибилдер из Москвы, подвергшийся в детстве сексуальному насилию, тоже солдат. Кроме сущностей действительно незаурядных, вроде найденного на теплотрассе Ленина или Киборга Дяди Вити, в отделение прибывает и убывает целое море разноцветных призывников, сомнамбул и суицидников.
Женщины в окне корпуса напротив по вечерам отплясывают лихие танцы, демонстрируя свои органы. Молодежи нравится и она липнет к окнам, откуда ее отгоняют санитары. Мне же более приятны пациентки с интересными нарушениями, вроде голосов в голове, томящиеся на этаже над нами. Некоторое время, пока не иссяк интерес, я доставлял им пищу.
«Общие» имеют возможность выходить на всякого рода несуетную работу, что называется трудотерапией. В Лечебно-трудовых мастерских можно попить чаю с сахаром, сколько больной душе угодно, угоститься парой сигарет. Там же, если повезет, встретишь работающих девушек, например, в швейном цеху. Эти отделенные от остального женского стада создания будят во мне некое сентиментальное чувство. Никакой романтики, никакого секса. Голая женственность.
Между отделениями происходит обмен сообщениями посредством записок, оставляемых на пищеблоке.
Сегодня пятьдесят пятый день моего нахождения здесь. День выдался неожиданно веселым. Осознание того, что ты в дурке, отношение к тебе персонала и психи вокруг, все это потихонечку откручивает гайки, крепящие броню культурно-поведенческих норм. С младшим сержантом, попавшим сюда с порезами на запястьях, мы корчили из себя одуревших солдат и повторяли однотипные доклады, какие в армии дают старшинам, комвзводам и т.д. . Мы носились прыжками по палате, держа перед собой руки как дети, изображающие кроликов, и с совершенно безумной интонацией докладывали «товарищ старший сержант, новый суточный наряд с развода прибыл» и катились со смеху.
Вездесущая китайская синтетика проникает даже сюда, и после жуткой передозировки, случившейся со мной в прачечной, меня стали называть Шаманом. Меня носили на руках, как счастливую невесту, кололи, ставили капельницы в обе руки, били по лицу, в общем, всячески пытались помешать моему кайфу, а я не мог пошевелиться и открыть глаза. Однако, я благодарен медсестрам и врачам, хлопотавшим надо мной, а так же санитару Михалычу, одно прикосновение которого и добрый голос облегчили этот бэд.
Позже медсестра говорили, что общий анализ на наркотики показал амфетамин – не знаю, это были каннабиноиды, бережно и с любовью синтезированные желтолицыми химиками в подпольных лабораториях Поднебесной.
Какого либо действия таблеток, которыми меня здесь кормили, я не почувствовал. А может, почувствовал и забыл. А может, вся их суть была в том, чтобы не чувствовать. Результатом всех моих вопросов о названии препарата было либо молчание, либо ответ «для хорошего настроения».
Если настроение соответствующее, я выхожу в коридор протяженностью в 124,5 армейских сланцев размера 43-44 и врубаюсь в местных персонажей. Есть тут поэты и художники с нервными расстройствами, молодежь, свихнувшаяся на японской мультипликационной культуре, и даже один ман, втыкающий в высшую математику. Только что я взял у него ручку, оторвав от решения задач, чтобы написать пару строк. Тетрадь же мне осталась от сетевого геймера, делавшего деньги заказными взломами аккаунтов соц.сетей и т.п.. Меня не образумила ты со своей паранойей, но откровения этого братца убедили в необходимости более серьезного отношения к информационной безопасности. Кстати, если я не восстановлю свою страницу в ВК в течение месяца, она сгинет насовсем, пол года же.
По ночам читаю, как и всегда. Мне достаточно света коридорной лампочки, падающего в палату, я подставляю под него книгу. Последние ночи в палате напротив беснуется седобородый дедушка. Он утверждает, что это его хата, что он здесь прописан, и пытается выгнать всех вон.
На мне лекторский сектор и иногда я читаю населению отделения статьи на медицинскую тематику.
Нашелся учебник географии для десятого класса, и я придумал читать его вслух в кругу товарищей, по чуть-чуть каждый день, познавательно же.
Военнопленные попадают сюда по разным причинам. Попытки самоубийства. Расстройства адаптации. Одного направили на экспертизу после трех случаев самовольного оставления части. Ему уже второй месяц дают таблетки, от которых он «чувствует слабость и засыпает». Мы договорились, что по возможности он будет отдавать их мне – не все медсестра фанатичны в вопросе контроля над приемом лекарств. Другой оказался здесь после того, как ударил издевавшегося над ним офицера – вариант списать солдата по дурке безопаснее, чем допустить расследование и выяснение обстоятельств.
Пожалуй, пора завязывать с этой графоманией. Трава зеленеет, и я могу наблюдать желтенькие цветочки за зарешеченным окном. Я мог бы назадавать тебе кучу вопросов, мне все интересно, но, поскольку (я эгоист) связь односторонняя (ты ведь не хотела бы, чтобы твое ответное письмо прочла мой психиатр?) я этого не сделаю. Прости, что все это время не звонил, никому не звонил, мобильник я выкинул еще в первые дни в ВС. Знай, Глупая, с каждой секундой неумолимо близится то время, когда мы вновь будем рядом, будем наблюдать Нью-Йорк из того заброшенного местечка в Казани, тебе этого не избежать. Ну а потом, конечно, наступит утро.
Reset. Я нахожусь в поезде, следующем в Москву. Сибирское ханство осталось далеко позади, только что проехали татарстанский аппендикс – Агрыз, а значит, совсем скоро я приземлюсь в Казани и буду делать попытки связаться с тобой. Денег ноль, из личного имущества только зубная щетка и книжечка Пелевина, с произведениями которого я, наконец, знакомлюсь в дороге. Я захватил ее, оставленную кем-то из пациентов, из больницы.
На руках так же служебная характеристика, изрядно тешащая мое самомнение: «систематически имеют место нарушения распорядка дня, опоздание в строй, склонен к нарушению дисциплины», «не дисциплинированный, по характеру не уравновешен, в обращении с командирами не тактичен и не выдержан, болезненно реагирует на замечания старших начальников», «требования общевоинских уставов знает не в полном объеме, не руководствуется ими в повседневной деятельности», «по вопросу прохождения службы неоднократно проводились беседы с командованием роты, батальона, однако правильных выводов не делает» и т.п..
В целом, моя личность может быть спокойна – добровольно пошел в армию, самовольно ушел. Однако присутствует некое неуютное чувство в сердце, связанное с теми кривляньями, действиями и бездействием, к которым я прибег, чтобы оттуда выбраться. Впрочем, дело интерпретации – можно сказать, что меня уволили из армии, потому что я действительно психически нездоров, а это письмо и разговоры о симуляции лишь проявления моего безумия, попытка прикинуться «нормальным». Либо, сгримасничав назвать меня трусом, предателем родины, что было сделано уже не раз. Ну и ещё куча вариантов, у кого какая муть и пыль на очках, к черту париться, ведь жизнь в конце концов из наиподлейшего даже дерьма приходит к хорошей полосе, и я сейчас вот прямо посреди этого предложения сижу в теплом кресле под кайфом-вхлам-накуренный и на свободе и я слышу джаз, милая, это джаз, не знаю ничего про тот транс, но этот транс, о этот джаз, и собираюсь скинуть этот текст, который уже читал тебе так же будучи вхлам на берегу Кабана из смятой тетрадки, на один сайт, милая, я люблю тебя, прости, я знаю, ты в дурке сама теперь, отдыхай, милая, наше утро еще не наступило,,, («не наступит», как сказала ты в ответ на конец письма и принялась декламировать Бродского, а потом мы вместе стали читать Блока ну и дальше, дальше сама знаешь, оба на флу, и тд.)) Верю, еще много очаровательных и прекрасных доброключений нас ждет впереди.
До утра с тобой. Эрик Гайнанов.