Твоё дыхание опять разбудило меня. Запах твоего немытого тела и перегнивающей внутри него пищи ворвался в мой сон. Я почувствовал, как твоя когтистая лапа теребит мой воротник. Что?! Что ты стучишь по своим ввалившимся щекам? Ты разбудил меня! Скалишься? Смеёшься надо мной? Ты разбудил меня!! Я переворачиваюсь на другой бок. Ты прижимаешься к моей спине, приваливаешься. Я засыпаю. Сквозь дрёму я слышу, как ты кряхтишь и цокаешь, чувствую, как ворочаешься ты и не можешь уснуть. Дай хотя бы мне немного сна! Немного сна…совсем чуть-чуть….
Ты пронзительно визжишь мне в уши. Я просыпаюсь. Вскакиваю. Я вне себя от бешенства. Я сталкиваю тебя на дощатый пол и пинаю ногами, пока ты не затихаешь. Теперь, победив, ты лежишь тихо. Ты победил. Ты вызвал во мне бешенство. Вызвал во мне гнев. Я был жесток. Это твоя победа. Маленькая вонючая победа. Впрочем, я лгу. Это большая победа. Я подворачиваю ноги под себя и закрываю глаза. Я чувствую, как из глаза рвётся жгучая слеза. Хочет кипятком выкатиться на замёрзшую щеку и нырнуть туда, вниз на твой выставленный язык. Я знаю, что ты затих под моей постелью. Знаю, что вытянул свой язык и беззвучно смеёшься надо мною. Поэтому я сдерживаю слезу. Я плотно сжимаю веки, морщу лоб, прикусываю язык. Я прячусь под одеяло и засыпаю. И снова мне снится крик жены. Снова мне снятся её пылающие волосы, её голое тело, охваченное языками пламени. Огромный живот её лопается от жара и наше неродившееся дитя падает в огненную пасть костра. Твоя волосатая рука зажимает мне рот. Ты тянешь меня за собой. Мы быстро бежим с тобою, отбивая ноги о камни мостовой. А она кричит от боли, и я не могу узнать её голоса. Но крик этот впивается в мою спину, цепляется за неё. Как никогда чётко я вижу её глаза перед собой. Их цвет сливается с зеленью листвы, что мелькает вокруг. Мы заблудились!! Куда ты притащил меня?! Ты скалишься: у тебя не было продуманного плана. Но это ты увёл меня с площади! Ты обязан спрятать меня! Ты ничего не обещал – снова скалишься ты, показывая мне свои гнилые зубы. Но ты мог бы отвести меня в лес….
Мы идём в лес.
Мы проводим в лесу три дня и четыре ночи. Ты учишь меня своему мастерству. Мастерству кривляния, шутовства и глупости. Ты скачешь вокруг беспрестанно, подскакиваешь, падаешь, валяешься на земле, перекатываясь с боку на бок. Высовываешь язык, вертишь головой и пялишь на меня свои большие медные глаза. Твоё мастерство давалось мне нелегко. Ты пытался задушить меня при попытке бросить тебя в лесу одного. Ты уверил меня, что отныне мы вместе навеки. Ведь теперь у меня нет больше никого и, к тому же, ты спас мне жизнь. Я освоил всё, чему ты хотел научить меня. Теперь я таскаю на себе весь твой гадкий скарб, полный рабочих инструментов.
По прошествии трёх дней и четырёх ночей мы покидаем лес и отправляемся странствовать вместе. Дико выгляжу я со стороны. Сгорбленный под тяжестью твоей поклажи и тебя самого, ибо ты едешь верхом, всегда только верхом, я еле передвигаю ноги. Но наше ремесло всегда в ходу. Наше ремесло всегда в цене. Звонкие монеты сыплются нам под ноги, и ты собираешь их в свой шутовской колпак под оглушительный хохот базарной толпы. Так мы перебираемся из города в город. Под тяжестью вечного страха. Сначала в одном городе, потом в другом, наводим мы весёлую смуту нашими представлениями, дикими ужимками и похабными шутками. Ты играешь на своём рожке так потешно, что никто не может устоять перед твоей жалкостью. Они гладят тебя по голове, и в это время их глаза наполняются мутной водой. Но мы покидаем их город, и они вновь страшатся тебя, лишь потеряв нас из виду.
Я часто бью тебя, но кем бы я был без тебя. Ты дал мне возможность зарабатывать на хлеб и насыщаться им, им – втрое превосходящим голод. Я часто бью тебя, но без тебя мне не сыпали бы под ноги звенящих монет. Я часто бью тебя, но кто посмотрел бы с любопытством в мою сторону, если бы рядом не было тебя. Я часто бью тебя, но ты заменил мою жену на ложе, и сделал ненасытным моё воображение. Я часто бью тебя оттого, что мне нечего больше делать, а время тащится, словно хромой о двух ногах. Порою я смотрю вслед людям, у которых нет тебя, и украдкой вздыхаю: если б я мог жить как они…и тогда я перестаю управлять собой и снова и снова бью тебя. В такие моменты я чувствую себя совершенно правым. Но моя жизнь превратилась в череду твоих побед. И они не дают мне сна….твои победы.
Ты снова будишь меня. Жалостливо всхлипываешь, прикрывая побитую мордочку окровавленными кулачками. Моё сердце сжимается, и я пытаюсь отогреть тебя в своих неумелых, грубых руках. Я баюкаю тебя, покуда ты не засыпаешь. Вот. Ты занял моё место. И это снова твоя победа. Я долго смотрю, как шевелятся маленькие ноздри – ты спишь спокойным детским сном. Я накрываю тебя одеялом и спускаюсь во двор в поисках молока. Ступеньки скрипят под ногами. Какая странная тишина. Отчего такие тихие звуки так громко разрезают её? Скрип-скрип. Скрип-скрип. Я крадусь к двери. Открываю её, и она предательски громко скрипит в моей руке. Скрииииип.
Я как-то уже спрашивал Его, должен ли испытывать жалость к твоей боли, но Он ничего не ответил мне. Стоит ли беспокоить Его снова?
Во дворе никого нет. Я мог бы бросить тебя одного прямо сейчас. Я упиваюсь этой несбыточной мыслью. Но ты очень ловок, ты очень проворен и настигнешь меня вскорости. А, кроме того, у меня действительно больше никого нет, и ты спас мне жизнь.
С молоком я возвращаюсь в нашу комнату. Я отворяю дверь, и бросаю взгляд на кровать. На ней нет тебя. Лишь скомканное одеяло. Пока я оглядываю все закоулки комнаты, раздумывая где ты мог спрятаться, ты прыгаешь на моей голове и колотишь меня, не жалея сил.
И вот, по приходе ночи, мы снова лежим бок о бок. О чём ты думаешь, когда засыпаешь рядом со мной? Хотел бы я знать.
Я просыпаюсь посреди ночи и не обнаруживаю тебя рядом. Я сажусь и оглядываюсь. Ты забился в угол и дрожишь от страха. Я подзываю тебя. Ты неуверенно подбираешься всё ближе. Осторожно забираешься ко мне на руки. Что случилось? Во сне я перекрестился. Правда? Да, наверное, да. Мне снилась Дева Мария в голубом расшитом золотом одеянии, та, что висела в церкви у нас, в моём родном городе.
Я целую твои маленькие озябшие пальчики и обещаю, что это больше не повторится.
Кажется, ты веришь мне. Я радуюсь этому. Я обнимаю тебя, и мы засыпаем.
Мы спим. Ты лишь постукиваешь зубами от холода, морщишься, ёжишься. Мы жмёмся друг к другу под коротким покрывалом, стараясь согреться. Я поджимаю под себя мёрзнущие ноги. Струйки рассвета проникают в комнату через щели в ставнях вместе с холодным воздухом. Учуяв остатки молока, в комнату пробивается кошка. Жалостливое «мяу» чередуется со звуками борьбы, борьбы маленьких когтей с трухлявой древесиной двери. Наконец зверь побеждает преграду, установленную руками человеческими и радостно кидается на вожделенный запах. Сквозь сон я слышу, как работает её шершавый язычок, представляю, как приподнимаются её довольные растопыренные усы, как щурится она от удовольствия насыщения.
Мы спим и ещё не знаем, что кто-то предал нас. И за нами уже спешат пять пар ног, тяжёлой поступью пугающие окрестность. При появлении этих пятерых улицы пустеют и испуганные лица поворачиваются к распятиям, дабы не вызвать ничьих сомнений.
Дверь, с которой так долго боролось усатое существо, слетает с петель в мгновение ока, и падает на нашу кровать. Дверь больно ударяет меня по голове, и я долго не могу понять, что происходит. Ты испуганно прячешься за моей спиной, а хозяйка дома поносит меня последними словами – из-за меня она теперь вызывает большое сомнение.
Меня, не церемонясь, подталкивают в спину, и я только-только начинаю понимать, на какой допрос ведут меня. В пяти парах глаз я вижу, что мой приговор уже вынесен. Так отчего же в глазах твоих поблескивает этот дикий огонёк? Ты увёл меня с площади, ты должен был меня спрятать. Ведь теперь, кто позаботится о тебе?
Ноги и руки мои сковывают прочными цепями. Ты жмёшься к моим оковам. Ты напоминаешь сумасшедшего, и я не понимаю, радуешься ты или горюешь по мне. Ты скачешь по кругу то на передних, то на задних лапах, теребишь уши, хлопаешь себя по ввалившимся щекам, показываешь собравшимся жёлтые зубы, чешешь тело с облезающей шерстью, повизгиваешь. Слёзы застилают мои глаза, и сквозь пелену солёной жидкости я разглядываю пёструю толпу зевак. Палач укладывает последние вязанки дров. И вот уже подпрыгивают первые язычки пламени. Огонь всё разрастается и разрастается. Становится невыносимо душно, жарко. Я бросаю последний взгляд на тех, кто пришёл насладиться зрелищем казни. Неожиданно я вижу маленькую дочку нашей хозяйки. Я взглядом пытаюсь подозвать её к себе. Но, словно угадывая мои мысли, она берёт тебя на руки нежно и аккуратно, прижимает к себе, поправляет твой разноцветный воротник. С тобою на руках она разворачивается спиной и уходит, смешивается с толпой.
- Девочка, позаботься о моей обезьяне!
Это я кричу ей вслед, но слова мои перерастают в вопль, потому что огонь уже вошёл в раж, и мы сливаемся с ним в объятии. Огонь прорывает мою кожу, пожирает моё мясо и облизывает мои кости. Огонь мирской испепеляет моё тело и отпускает мою душу. Отпускает мою душу навстречу своему праотцу – огню вечному, огню, разожжённому на хворосте обезьяньей шерсти.
17 – 20 января 2006г.
Очень не хватает рок-музыки, наркотиков и тебя. Печень сладко сжимается от атакующих сознание картинок, как я материализуюсь в Макдоналдсе и, вздрагивая, обнаруживаю рядом тебя. Ты пьешь кофе, с намешанной в него синтетикой, и размышляешь на тему того, как тебе поступить, если я вдруг сейчас отправлюсь в Шамбалу, оставив свое бездыханное тело в царстве американской быстрой еды. Поход по аптекам в поисках декса или как в полубеспамятном состоянии, схватившись друг за друга, мы курсировали по холодным улицам татарской столицы в поисках ночлега. Тот момент, когда я прихожу в себя на полу туалета, не понимая где нахожусь, не уверенный, что верно знаю собственное имя, и начинаю смутно припоминать: неподалеку должна существовать комната в которой осталась ты, Глупая, чья манера, плотно сжав алые губы, вдумчиво и грустно хмурить брови неизменно приводит меня в дикий восторг, почти доводя до состояния поклонения божественному. Это та гостиница, названная самым убогим и злачным местом Казани. Пробившись сквозь толщу агрессивных вибраций, генерируемых людьми разумными в дешёвых номерах, я нахожу тебя и не могу понять, плачешь ты или смеешься. Наконец приходит понимание, что тебя унесло немногим менее, чем меня, а значит мы оба в какой то момент потеряли даже видимость контроля. Я пытаюсь совладать с желудочной пустотой, подступающей к горлу, ты лопочешь что-то о моих глазах и своих блестящих ногтях, и все же, позже мы нашли покой и умиротворение, думаю, ты с этим согласна. Если капельку ослабить путы, которыми мы пленим фантазию, удастся даже допустить, что в ту осеннюю ночь, посреди всего этого урбанистического дерьма, мы с тобой, став чем-то единым, вырвались из затяжного бэд-трипа, продолжительностью в жизнь.
Акватория атлантического океана. 5 часов 15 минут. 
