Глупая!
 
 Эй, ты! Да-да, ты, которая думает, что это не ты!
 
 Очень не хватает рок-музыки, наркотиков и тебя. Печень сладко сжимается от атакующих сознание картинок, как я материализуюсь в Макдоналдсе и, вздрагивая, обнаруживаю рядом тебя. Ты пьешь кофе, с намешанной в него синтетикой, и размышляешь на тему того, как тебе поступить, если я вдруг сейчас отправлюсь в Шамбалу, оставив свое бездыханное тело в царстве американской быстрой еды. Поход по аптекам в поисках декса или как в полубеспамятном состоянии, схватившись друг за друга, мы курсировали по холодным улицам татарской столицы в поисках ночлега. Тот момент, когда я прихожу в себя на полу туалета, не понимая где нахожусь, не уверенный, что верно знаю собственное имя, и начинаю смутно припоминать: неподалеку должна существовать комната в которой осталась ты, Глупая, чья манера, плотно сжав алые губы, вдумчиво и грустно хмурить брови неизменно приводит меня в дикий восторг, почти доводя до состояния поклонения божественному. Это та гостиница, названная самым убогим и злачным местом Казани. Пробившись сквозь толщу агрессивных вибраций, генерируемых людьми разумными в дешёвых номерах, я нахожу тебя и не могу понять, плачешь ты или смеешься. Наконец приходит понимание, что тебя унесло немногим менее, чем меня, а значит мы оба в какой то момент потеряли даже видимость контроля. Я пытаюсь совладать с желудочной пустотой, подступающей к горлу, ты лопочешь что-то о моих глазах и своих блестящих ногтях, и все же, позже мы нашли покой и умиротворение, думаю, ты с этим согласна. Если капельку ослабить путы, которыми мы пленим фантазию, удастся даже допустить, что в ту осеннюю ночь, посреди всего этого урбанистического дерьма, мы с тобой, став чем-то единым, вырвались из затяжного бэд-трипа, продолжительностью в жизнь.

Свинцовые тучи закрывали небо до самого горизонта. Плотная серая масса двигалась не спеша, но вид имела угрожающе-тревожный. И почему-то внешний облик этой серой, тяжёлой массы казался каким-то неестественным, словно на ускоренной видеозаписи. Облака очень быстро меняют форму, словно клубы дыма, но движутся довольно медленно, словно стая слизней. Да ещё эти вспышки молний поминутно без раскатов грома, и дождя нет? Мистика какая-то! И, вообще, какой-то странный пейзаж, как картина из апокалипсического будущего, кругом разруха и запустение, и ничего живого. 

А, что это за сооружение? Огромная мачта, похожая на германскую телебашню, которая, к тому же, стоит на краю сооружения, напоминающего римский Колизей. И всё это невероятных размеров. Кругом сплошной мусор, останки неизвестных животных, детали разрушенных механизмов, руины древних построек. И, к тому же, весь пейзаж покрыт слоем вековой пыли. Словно лунная поверхность. Что за наваждение, где я нахожусь? Как я сюда попал? Стоп! Что это?! Яркая вспышка пронзила толщу облаков. Ослепительно яркий шар, дугообразно двигаясь, падает на землю, постепенно тускнея и ... принимает форму широкого укороченного конуса чёрного цвета. Что это? НЛО?! Какой-то бред. Как я сюда попал? Или это страшный сон? Что же делать? Ладно. Главное успокоиться, а дальше по обстоятельствам. 

    Впервые их глаза встретились, когда казнь была в полном разгаре.

   Молодая девушка, обвиненная в связи с дьяволом за то, что она исцеляла людей и молодой монах, начинающий инквизитор, не могли оторвать взгляды друг от друга.

   Для обоих, мир перестал существовать. Последние мгновения жизни, объятой пламенем девушки, подчеркивали бессмысленность всей будущей жизни монаха.

   Любовь, вспыхнувшая между двумя молодыми людьми и необратимость происходящей ситуации, показывали бренность этого мира и Вечное Чувство Любви над которым не властны церковные догмы.

   --Я Люблю тебя..— послышался девичий голос в вершины костра, и монаху показалось, что это сгорает его сердце.

  ---Я Люблю тебя — прошептал он и упал без чувств на мостовую.

   Смерть безжалостно забрала Душу юноши и унесла Ввысь на Божий Суд.

   Бывший монах, осознавая свою грешность, и стоя на коленях перед Богом, промолвил:

    — Господи, я хотел спасти мир от тьмы, а погубил Любовь. Я не достоин сейчас быть перед тобой.

   — Сын Мой, — с бесконечной Любовью ответил Бог, – ты достоин быть передо Мной. Оглянись.

    Юноша оглянулся и замер от удивления. Позади него стояла юная целительница и улыбалась.

    Бог сказал:

     —Ваша Любовь, вспыхнувшая на городской площади и длившаяся по земным меркам несколько мгновений зажгла Вселенную Новым Светом. Именно так, благодаря Любви, мир спасается от тьмы.

     – Одного я не могу понять, – в задумчивости произнес Творец Миров, глядя на взявшихся за руки молодых людей, — зачем людям, чтобы испытать Любовь, нужно проходить через инквизиторские костры, боль разлук и страдания.

Владислав С.

Материал сайта Свет Вознесения.

Твоё дыхание опять разбудило меня. Запах твоего немытого тела и перегнивающей внутри него пищи ворвался в мой сон. Я почувствовал, как твоя когтистая лапа теребит мой воротник. Что?! Что ты стучишь по своим ввалившимся щекам? Ты разбудил меня! Скалишься? Смеёшься надо мной? Ты разбудил меня!! Я переворачиваюсь на другой бок. Ты прижимаешься к моей спине, приваливаешься. Я засыпаю. Сквозь дрёму я слышу, как ты кряхтишь и цокаешь, чувствую, как ворочаешься ты и не можешь уснуть. Дай хотя бы мне немного сна! Немного сна…совсем чуть-чуть….
Ты пронзительно визжишь мне в уши. Я просыпаюсь. Вскакиваю. Я вне себя от бешенства. Я сталкиваю тебя на дощатый пол и пинаю ногами, пока ты не затихаешь. Теперь, победив, ты лежишь тихо. Ты победил. Ты вызвал во мне бешенство. Вызвал во мне гнев. Я был жесток. Это твоя победа. Маленькая вонючая победа. Впрочем, я лгу. Это большая победа. Я подворачиваю ноги под себя и закрываю глаза. Я чувствую, как из глаза рвётся жгучая слеза. Хочет кипятком выкатиться на замёрзшую щеку и нырнуть туда, вниз на твой выставленный язык. Я знаю, что ты затих под моей постелью. Знаю, что вытянул свой язык и беззвучно смеёшься надо мною. Поэтому я сдерживаю слезу. Я плотно сжимаю веки, морщу лоб, прикусываю язык. Я прячусь под одеяло и засыпаю. И снова мне снится крик жены. Снова мне снятся её пылающие волосы, её голое тело, охваченное языками пламени. Огромный живот её лопается от жара и  наше неродившееся дитя падает в огненную пасть костра. Твоя волосатая рука зажимает мне рот. Ты тянешь меня за собой. Мы быстро бежим с тобою, отбивая ноги о камни мостовой. А она кричит от боли, и я не могу узнать её голоса. Но крик этот впивается в мою спину, цепляется за неё. Как никогда чётко я вижу её глаза перед собой. Их цвет сливается с зеленью листвы, что мелькает вокруг. Мы заблудились!! Куда ты притащил меня?! Ты скалишься: у тебя не было продуманного плана. Но это ты увёл меня с площади! Ты обязан спрятать меня! Ты ничего не обещал – снова скалишься ты, показывая мне свои гнилые зубы. Но ты мог бы отвести меня в лес….
Мы идём в лес.
Мы проводим в лесу три  дня и четыре ночи. Ты учишь меня своему мастерству. Мастерству кривляния, шутовства и глупости. Ты скачешь вокруг беспрестанно, подскакиваешь, падаешь, валяешься на земле, перекатываясь с боку на бок. Высовываешь язык, вертишь головой и пялишь на меня свои большие медные глаза. Твоё мастерство давалось мне нелегко. Ты пытался задушить меня при попытке бросить тебя в лесу одного. Ты уверил меня, что  отныне мы вместе навеки. Ведь теперь у меня нет больше никого и, к тому же, ты спас мне жизнь. Я освоил всё, чему ты хотел научить меня. Теперь я таскаю на себе весь твой гадкий скарб, полный рабочих инструментов.
По прошествии трёх дней и четырёх ночей мы покидаем лес и отправляемся странствовать вместе. Дико выгляжу я со стороны. Сгорбленный под тяжестью твоей поклажи и тебя самого, ибо ты едешь верхом, всегда только верхом, я еле передвигаю ноги. Но наше ремесло всегда в ходу. Наше ремесло всегда в цене. Звонкие монеты сыплются нам под ноги, и ты собираешь их в свой шутовской колпак под оглушительный хохот базарной толпы. Так мы перебираемся из города в город. Под тяжестью вечного страха. Сначала в одном городе, потом в другом, наводим мы весёлую смуту нашими представлениями, дикими ужимками и похабными шутками. Ты играешь на своём рожке так потешно, что никто не может устоять перед твоей жалкостью. Они гладят тебя по голове, и в это время их глаза наполняются мутной водой. Но мы покидаем их город, и они вновь страшатся тебя, лишь потеряв нас из виду.
Я часто бью тебя, но кем бы я был без тебя. Ты дал мне возможность зарабатывать на хлеб и насыщаться им, им – втрое превосходящим голод. Я часто бью тебя, но без тебя мне не сыпали бы под ноги звенящих монет. Я часто бью тебя, но кто посмотрел бы с любопытством в мою сторону, если бы рядом не было тебя. Я часто бью тебя, но ты заменил мою жену на ложе, и сделал ненасытным моё воображение. Я часто бью тебя оттого, что мне нечего больше делать, а время тащится, словно хромой о двух ногах. Порою я смотрю вслед людям, у которых нет тебя, и украдкой вздыхаю: если б я мог жить как они…и тогда я перестаю управлять собой и снова и снова бью тебя. В такие моменты я чувствую себя совершенно правым.  Но моя жизнь превратилась в череду твоих побед. И они не дают мне сна….твои победы.

Ты снова будишь меня. Жалостливо всхлипываешь, прикрывая побитую мордочку окровавленными кулачками. Моё сердце сжимается, и я пытаюсь отогреть тебя в своих неумелых, грубых руках. Я баюкаю тебя, покуда ты не засыпаешь. Вот. Ты занял моё место. И это снова твоя победа. Я долго смотрю, как шевелятся маленькие ноздри – ты спишь спокойным детским сном. Я накрываю тебя одеялом и спускаюсь во двор в поисках молока. Ступеньки скрипят под ногами. Какая странная тишина. Отчего такие тихие звуки так громко разрезают её? Скрип-скрип. Скрип-скрип. Я крадусь к двери. Открываю её, и она предательски громко скрипит в моей руке. Скрииииип.
Я как-то уже спрашивал Его, должен ли испытывать жалость к твоей боли, но Он ничего не ответил мне. Стоит ли беспокоить Его снова?
Во дворе никого нет. Я мог бы бросить тебя одного прямо сейчас. Я упиваюсь этой несбыточной мыслью. Но ты очень ловок, ты очень проворен и настигнешь меня вскорости. А, кроме того, у меня действительно больше никого нет, и ты спас мне жизнь.
С молоком я возвращаюсь в нашу комнату. Я отворяю дверь, и бросаю взгляд на кровать. На ней нет тебя. Лишь скомканное одеяло. Пока я оглядываю все закоулки комнаты, раздумывая где ты мог спрятаться, ты прыгаешь на моей голове и колотишь меня, не жалея сил.
И вот, по приходе ночи, мы снова лежим бок о бок. О чём ты думаешь, когда засыпаешь рядом со мной? Хотел бы я знать.
Я просыпаюсь посреди ночи и не обнаруживаю тебя рядом. Я сажусь и оглядываюсь. Ты забился в угол и дрожишь от страха. Я подзываю тебя. Ты неуверенно подбираешься всё ближе. Осторожно забираешься ко мне на руки. Что случилось? Во сне я перекрестился. Правда? Да, наверное, да. Мне снилась Дева Мария в голубом расшитом золотом одеянии, та, что висела в церкви у нас, в моём родном городе.
Я целую твои маленькие озябшие пальчики и обещаю, что это больше не повторится.
Кажется, ты веришь мне. Я радуюсь этому. Я обнимаю тебя, и мы засыпаем.

Мы спим. Ты лишь постукиваешь зубами от холода, морщишься, ёжишься. Мы жмёмся друг к другу под коротким покрывалом, стараясь согреться. Я поджимаю под себя мёрзнущие ноги. Струйки рассвета проникают в комнату через щели в ставнях вместе с холодным воздухом. Учуяв остатки молока, в комнату пробивается кошка. Жалостливое «мяу» чередуется со звуками борьбы, борьбы маленьких когтей с трухлявой древесиной двери. Наконец зверь побеждает преграду, установленную руками человеческими и радостно кидается на вожделенный запах. Сквозь сон я слышу, как работает её шершавый язычок, представляю, как приподнимаются её довольные растопыренные усы, как щурится она от удовольствия насыщения.

Мы спим и ещё не знаем, что кто-то предал нас. И за нами уже спешат пять пар ног, тяжёлой поступью пугающие окрестность. При появлении этих пятерых улицы пустеют и испуганные лица поворачиваются к распятиям, дабы не вызвать ничьих сомнений.

Дверь, с которой так долго боролось усатое существо, слетает с петель в мгновение ока, и падает на нашу кровать. Дверь больно ударяет меня по голове, и я долго не могу понять, что происходит.  Ты испуганно прячешься за моей спиной, а хозяйка дома поносит меня последними словами – из-за меня она теперь вызывает большое сомнение.
Меня, не церемонясь, подталкивают в спину, и я только-только начинаю понимать, на какой допрос ведут меня.  В пяти парах глаз я вижу, что мой приговор уже вынесен. Так отчего же в глазах твоих поблескивает этот дикий огонёк? Ты увёл меня с площади, ты должен был меня спрятать. Ведь теперь, кто позаботится о тебе?

Ноги и руки мои сковывают прочными цепями. Ты жмёшься к моим оковам. Ты напоминаешь сумасшедшего, и я не понимаю, радуешься ты или горюешь по мне. Ты скачешь по кругу то на передних, то на задних лапах, теребишь уши, хлопаешь себя по ввалившимся щекам, показываешь собравшимся жёлтые зубы, чешешь тело с облезающей шерстью, повизгиваешь. Слёзы застилают мои глаза, и сквозь пелену солёной жидкости я разглядываю пёструю толпу зевак. Палач укладывает последние вязанки дров. И вот уже подпрыгивают первые язычки пламени. Огонь всё разрастается и разрастается. Становится невыносимо душно, жарко. Я бросаю последний взгляд на тех, кто пришёл насладиться зрелищем казни. Неожиданно я вижу маленькую дочку нашей хозяйки. Я взглядом пытаюсь подозвать её к себе. Но, словно угадывая мои мысли, она берёт тебя на руки нежно и аккуратно, прижимает к себе, поправляет твой разноцветный воротник. С тобою на руках она разворачивается спиной и уходит, смешивается с толпой.  
- Девочка, позаботься о моей обезьяне!
Это я кричу ей вслед, но слова мои перерастают в вопль, потому что огонь уже вошёл в раж, и мы сливаемся с ним в объятии. Огонь прорывает мою кожу, пожирает моё мясо и облизывает мои кости. Огонь мирской испепеляет моё тело и отпускает мою душу. Отпускает мою душу навстречу своему праотцу – огню вечному, огню, разожжённому на хворосте обезьяньей шерсти.


17 – 20 января 2006г.